Состояние грешника

Грешника, коему предлежит необходимость обновляться в покаянии, слово Божие большею частью изображает погруженным в глубокий сон. Отличительная черта таких лиц не всегда явная порочность, но собственно отсутствие этой воодушевленной, самоотверженной ревности о богоугождении, с решительным отвращением ко всему греховному, — то, что у них благочестие не составляет главного предмета забот и трудов, что они, заботливые о многом другом, совершенно равнодушны к своему спасению, не чувствуют, в какой опасности находятся, нерадят о доброй жизни и проводят жизнь холодную к вере, хотя иногда исправную и безукоризненную совне.

Это общая черта. В частностях безблагодатный вот каким является.

Отвратившись от Бога, человек останавливается на себе и себя поставляет главною целью всей своей жизни и деятельности. Это уже и потому, что после Бога нет для него ничего выше себя самого; особенно же потому, что, получив прежде от Бога всякую полноту, а теперь опустевши от Него, спешит он и заботится, как бы и чем бы себя наполнить. Образовавшаяся в нем пустота, чрез отпадение от Бога, непрестанно возжигает в нем ничем не удовлетворимую жажду — неопределенную, но непрестанную. Человек стал бездонною пропастью; всеусиленно заботится он наполнить сию бездну, но не видит и не чувствует наполнения. Оттого весь свой век он в поте, труде и великих хлопотах: занят разнообразными предметами, в коих чает найти утоление снедающей его жажды. Предметы сии поглощают все внимание, все время и всю деятельность его. Они — первое благо, в коих живет он сердцем. Отсюда понятно, почему человек, поставляя себя исключительною целью, никогда не бывает в себе, а все — вне себя, в вещах сотворенных или изобретенных суетою. От Бога, Который есть полпота всего, отпал; сам пуст; осталось как бы разлиться по бесконечно разнообразным вещам и жить в них. Так грешник жаждет, заботится, суетится о предметах вне себя и Бога, о вещах многих и разнообразных. Почему характеристическая черта греховной жизни есть, при беспечности о спасении, забота о многом, многопопечительность (см.: Лк.10,41).

Оттенки и отличия сей многопопечительности зависят от свойства образовавшихся в душе пустот. Пустота ума, забывшего о Едином, Который есть все, рождает заботу о многознании, разведывание, пытание, пытливость. Пустота воли, лишившейся обладания Единым, Который есть все, производит многожелание, стремление к многообладанию или всеобладанию, чтобы все было в нашей воле, в наших руках — это любоимание. Пустота сердца, лишившегося наслаждения Единым, Который есть все, образует жажду удовольствий многих и разнообразных, или искание тех бесчисленных предметов, в коих чаем найти услаждение своих чувств, внутренних и внешних. Так, грешник непрестанно в заботах о многознании, многообладании, многонаслаждении, услаждается, овладевает, пытает. Это — круговращение, в коем кружится он весь свой век. Пытливость манит, сердце чает вкусить сласти и увлекает волю. Что это так, всякий может поверить сам, устроив наблюдение над движениями души своей в продолжение хоть одного дня.
В круговращении этом и пребывал бы грешник, если бы его оставить одного: такова уж природа наша, когда состоит в рабстве греху. Но это круговращение в тысячу раз увеличивается и усложняется оттого, что грешник не один. Есть целый мир лиц, кои то и делают, что пытают, услаждаются, стяжавают, кои все, в сих видах, приемы привели в порядок, подчинили законам, поставили в необходимость всем, принадлежащим к их области, кои при взаимном союзе, приходя неизбежно в соприкосновение, трут друг друга, и в сем трении только возвышают в десятые, сотые и тысячные степени пытливость, любоимание и самоуслаждение, в их распадении поставляя все счастье, блаженство и жизнь. Это мир суетный, коего занятия, обычаи, правила, связи, язык, увеселения, развлечения, понятия — все, от малого до великого, пропитано духом тех трех исчадий многопопечительности, о которых сказано выше, и составляет безотрадное крушение духа миролюбцев. Состоя в живом союзе со всем этим миром, всякий грешник опутывается тысячесплетенною его сетью, закутывается в нее глубоко-глубоко, так что его самого и не видно. Тяжелое бремя лежит на всем лице грешника-миролюбца и на каждой его части, так что и малым чем пошевельнуться не по-мирски не имеет он сил, потому что тогда необходимо бывает ему поднять как бы тысячепудовую тяжесть. Потому за такое неосиливаемое дело и не берется никто, и не думает никто браться, но все живут, движась по той колее, в какую попали.

К большей еще беде, в мире сем есть свой князь, единственный по лукавству, злобе и опытности в обольщениях. Чрез плоть и вещественность, с коим смесилась душа по падении, имеет он к ней свободный доступ и, подступая, разносторонне разжигает в ней пытливость, любоимание, сластолюбивую самоутешность; разными своими прельщениями держит в них безвыходно, разными подущениями наводит на планы к удовлетворению их и потом или помогает выполнить их, или разоряет указанием других сильнейших планов, все с одною целью — продлить и углубить пребывание в них. Это и составляет смену мирских неудач и удач, Богом неблагословенных. Князь сей имеет целое полчище слуг, подчиненных себе духов злобы. В каждое мгновение быстро носятся они по всем пределам обитаемого мира, чтобы там засеменять одно, в другом месте другое, углублять запутанных в сети греха, подновлять путы, ослабевшие и порвавшиеся, — особенно же блюсти, чтобы никто не вздумал разрешиться от их уз и выйти на свободу. В сем последнем случае они поспешно стекаются вокруг своевольника, сначала по одному, потом отрядами и легионами, а наконец, всем полчищем — и это в разных видах и приемах, чтобы заградить все исходы, починивать нити и сети и, по другому сравнению, опять столкнуть в бездну начавшего выбираться из ней по крутизне. Есть у этого невидимого царства духов особые места — тронные, где составляются планы, получаются распоряжения, принимаются отчеты с одобрением или укором деятелей. Это глубины сатанины, по выражению святого Иоанна Богослова. На земле, в среде царства их из людей, места сии суть союзы злодеев, развратников, особенно неверов-кощунников, кои делом, словом и писанием всюду разливают мрак греховный и заслоняют свет Божий. Орган, коим выражают они здесь свою волю и власть, есть совокупность обычаев мирских, пропитанных греховными стихиями, всегда одуряющих и отвлекающих от Бога. Вот строй греховной области! Всякий грешник — весь в ней, но держится преимущественно чем-либо одним. И это одно, может быть, на вид иногда очень сносно, и даже одобрительно. У сатаны одна забота, чтобы то, чем человек весь занят, где его сознание, внимание, сердце — было не Бог единственно и исключительно, а что-нибудь вне Его, чтобы, прилепившись к сему умом, волею и сердцем, он имел то вместо Бога и о том только заботился, о том разведывал, тем услаждался и обладал. Здесь не только страсти плотские и душевные, но и вещи благовидные, как, например, ученость, художественность, житейскость, — могут служить узами, коими держит сатана ослепленных грешников в своей области, не давая им опомниться.

Если посмотреть на грешника, в его внутреннем настроении и состоянии, то окажется, что он иногда и много знает, но слеп в отношении к делам Божиим и к делу своего спасения; что он хоть непрестанно в хлопотах и заботах, но бездействен и беспечен в отношении к устроению своего спасения; что он хоть непрестанно испытывает тревоги или услады сердца, но совершенно нечувствителен ко всему духовному. В отношении к сему, грехом поражены все силы существа, и в грешнике качествуют ослепление, нерадение и нечувствие. Не видит он своего состояния, а потому не чувствует и опасности своего положения; не чувствует опасности своей, а потому не заботится и избавиться от нее. Ему и на мысль не приходит, что нужно изменяться и спасаться. Он в полной, ничем не колеблемой уверенности, что состоит в своем должном чине, что ему нечего желать, что так всему и должно оставаться, как оно есть. А потому всякое напоминание о другом роде жизни считает лишним для себя, не внимает ему, даже понять не может, к чему оно, — чуждается его и бегает.

Из книги «Путь ко спасению. Краткий очерк аскетики»
свт. Феофан Затворник.

В человеке, в невинном состоянии, и была сия правота в сердце или воле, но через паде­ние в нем должно было произойти и действи­тельно произошло превращение. Куда напра­вилась его воля? Как видно из обстоятельств падения — к себе. Вместо Бога человек сам себя возлюбил бесконечною любовию, себя поставил исключительною целию, а все дру­гое — средством.

Отсюда видно, что главное расположение, гнездящееся в самой глубине души у человека падшего и еще не восставшего, есть самолюбие, или эгоизм. Это расположение так естествен­но, всеобще, сильно, неотразимо, что Аристотель (язычник) в своем нравоучении написал: «Даже и добрый человек все делает для себя, потому и должно любить себя». Вот почему заповедуется в самом начале доброй жизни во Христе Иисусе отвергаться себя, потом, во все продолжение хождения вслед Христа, не себе угождать (Рим. 15:1), не своего искать (Флп. 2:4). Когда Макарий Великий советует войти глубоко внутрь себя и убить на самом дне сер­дца гнездящегося змия, то разумеет под сим змием самолюбие (Сл. 1, гл. 1).

Все порочные расположения или все нрав­ственное зло истекает уже из самолюбия, как говорит Феодор, епископ Едесский (Добротолюбие, т. 3, гл. 93). «Самолюбие есть мать неизобразимых зол. Кто побеждается им, тот вхо­дит в союз и со всеми прочими страстями». Нетрудно, впрочем, заметить, что между сими страстями есть начальнейшие и неточные, сто­ящие во главе других, сами оглавлены будучи самолюбием. Эти первые порождения самости суть гордость, или вообще жажда возвышения, корыстолюбие, или любостяжание, и плотоугодие, или полнее, жажда наслаждений и удо­вольствий всесторонних. Это подтверждает опыт и простое наведение, что какую ни возьми страсть, всегда, восходя к источнику, придешь к какой-нибудь из показанных страстей на­чальных. Посему говорит св. Максим Исповед­ник (О любви сотня 2, гл. 59): «Блюди себе от матери злых — самолюбия. От сего бо рожда­ются три первых страстных помысла — чревобесие, сребролюбие и тщеславие, от которых потом разрождается и весь злых собор» (то же у Феодора Едесского, гл. 61, 62 и у Григория Синайского в Добротолюбии). Мир есть ове­ществленное самолюбие или есть совокупность его порождений в лицах и действиях; ибо св. Иоанн Богослов все, что в мире, делит на три класса: похоть плоти, похоть очес и гордость житейскую (1 Ин. 2:16), то есть что там все движется по действию сих трех страстей. Он есть поприще, где развивается во всей своей широте деятельность греховной воли.

Каждая из сих начальных страстей в свою очередь раскрывается множеством других, исполненных ее духом и характером. Они кла­дут свою печать как на всех силах человека, так и на всей его деятельности и тем ослож­няют его страстность и размножают страсти.

Похоть плоти есть ненасытимое желание удовольствий, или беспрерывное искание предметов, могущих услаждать внутренние и внешние чувства души. Она заставляет поставлять единственной целью собственное на­слаждение, или жить в свое удовольствие и к тому направлять все встречающееся и все предпринимаемое. Разнообразие частных склонностей, вытекающих из нее, зависит и от предметов удовольствия, и от органов, кото­рыми оно вкушается. Так, из удовольствий вкуса рождаются сластолюбие, пьянство, многоядение; из половых страстей — распутство в разных видах; из органов движения — рас­сеянность или ленивость; из душевных чувств — порочная любовь и мечтательное сластолюбие через воображение и проч. Глав­нейшие же ее порождения суть чревонеистовство, блуд, леность, забавы и утехи.

Кто обладает этой страстью, того она зас­тавляет везде действовать по своему качеству и на всем отпечатлевает свой дух.

Так, в отношении к религии, в богопознании, сластолюбцы, по свойственному им легкомыс­лию и по исключительному почти обращению ко вне, истин боговедения не принимают глу­боко к сердцу, отчего истины сии не только как не имеющие корня остаются бесплодны­ми, но и подвергаются сильным нападениям внутри от склонностей, обращенных к иному порядку, а сие последнее обстоятельство человека, преданного удовольствиям, или постав­ляет неминуемо в состояние равнодушия к истинам веры, или, еще хуже, повергает в со­мнение о них. В богопочтении им нужно при­ятное священнодействие, и в храмах они ищут не славы и чествования Бога, а услаждения слуха и зрения. В самом внутреннем богопоч­тении преимущественно ищут сладостных движений сердца и с напряжением вызывают их, отчего во время напасти отпадают (Лк. 8:13), когда за истину нужно бывает испыты­вать скорби внутренние ли то или внешние. Они враги креста; им Бог чрево (Флп. 3:18).

В отношении к себе. Сластолюбец весь за­нят удовольствиями и притом только настоя­щими, говоря в себе: да ямы и пиемы, утре бо умрем (Ис. 22: 13, 56, 12; 1 Кор. 15:32; Прем. 2:6) — о будущем он и не помышляет и оттого не радит о следствиях своей жизни, даже предначинающихся, даже тогда, как встречает вне­запно болезни, бедность, бесславие. Душа у него в презрении, одно тело пространно пита­ется (Тит. 1:12; 1 Тим. 5:6). От этого не най­дешь в нем ни понятий точных и стоящих, ни твердых правил жизни. И по поступкам, и по мыслям он влается как прах ветром. Он чужд занятий солидных, постоянных, усильных, долговременных, оттого и ничего не может представить от своего лица, чтобы могло его пережить.

И в отношении к другим он не лучше. Прав­да, лично обижать других он неохотно реша­ется, потому что это может сопровождаться неприятностями. Но уже всякий, не сходный с ним в нраве, не готовый разделять с ним его дел, есть не только чужой ему, но и неприя­тель. При сем случись только нужда, он готов на всякие несправедливости: обман, несдержание слова, ложные обещания, хитрые уловки. К дружбе есть в нем склонность, но обыкно­венно друзья у него избираются не по истин­ному достоинству и бывают недолговременны. В обращении бывает желание показать вежли­вость, но тут же — колкости, остроты, насмеш­ки, иногда и нахальство.

Мало доброго бывает от таковых и в быту житейском, и в гражданском. Собственно, они ни повелевать, ни повиноваться, как следует, не способны. Сластолюбец — отец, муж, гос­подин, начальник — хуже всего. Дети, жена, семейство, вверенные, гибнут. Всему причи­ною сроднившееся с ним нерадение и ложная кротость или поблажка, потому что взыскание часто сопровождается неприятностию. У низших во всех видах не бывает возмутительно­го противления, но всегда почти ропот, мед­ленность, ленивость; вообще, они больше слышатели, нежели творцы закона (Иак. 1:22).
Корысть есть ненасытимое желание иметь, или искание и стяжевание вещей под видом пользы за тем только, чтобы сказать о них: мои. Предметов сей страсти множество: дом со всеми частями, поля, слуги, а главное — день­ги, потому что ими можно все доставать. Иные, впрочем, исключительно пристращают­ся к серебру и золоту. От этого сию страсть можно видеть преимущественно в двух видах: сребролюбии и любоимании, или стяжательности. Судя по употреблению, под влиянием тщеславия она является пышностью, от гордо­сти и властолюбия — всемирной оборотливос­тью, стремящейся захватить всю торговлю в свои руки, а от безумия — скупостью. Беспре­рывно сопутствуют сей страсти. забота муча­щая, зависть, страхи, печаль и скорби. Титул, приличный обладаемому ею человеку, — интересан; ибо он шага не сделает без того, что­бы ему это не принесло пользы, и все, чего ни коснется рука его, слово, мысль, — все несет ему свою дань. Потом, когда вещь поступила в его область, он говорит: моя навсегда… Эта исключительность владения, решительная, сердечная, как ограду какую обводит около его вещей и отревает всех других.

В отношении к религии. Познать Бога ему некогда: поэтому он содержит веру так, как слышал и принял и как умеет вообразить ду­шою, загроможденною вещами чувственными. Больше всего склонен он к суеверию, антро­поморфизму, идолопоклонству. Сильная и ис­ключительная любовь к вещам делает подо­зрительным его богопочитание внутреннее, ибо, как говорит Господь, нельзя Богу рабо­тать и мамоне (Мф. 6:24). Посему он прямо называется идолопоклонником (Еф. 5:5; Кол. 3:5; Мф. 19:22; Иов. 31:24; Пс. 118:36). Он буд­то и чтит Бога, но не сердцем, а чем-нибудь внешним и притом не иначе как в ожидании умножения прибытков или из страха потерять и желания сохранить то, что имеется. Потому он склонен ко внешнему богопочтению и лю­бит в нем богатство и великолепие. Страсть к стяжанию, при недостатке прямых путей, при­водит его иногда к магии и другим нелепостям (1 Тим. 6:9).

В отношении к себе. У любостяжательного вид некоторых добродетелей бросается в гла­за. Он будто бережлив, а между тем скуп; труд и неусыпность его только для корысти; воз­держание от удовольствий и наслаждений за­тем только, чтобы не истратиться. У него, соб­ственно, нет заботы ни о душе, ни о теле: он себя приносит в жертву вещам. Забота не дает ему времени насладиться стяжанием, и отто­го нет мира в душе его. Случись несчастье, он готов пасть в отчаяние, легко теряет ум и де­лается сумасшедшим, а иногда налагает на себя руки.

В отношении к другим он бесчеловечен, за­вистлив, коварен, вероломен, сутяга; благоде­тельствовать даром не любит, разве только победить его тщеславие; дружбы короткой не знает. Нет неправды, на которую не решился бы корыстный, как показал на себе Иуда (Мф. 26:15). От него — воровство, святотатство (Нав. 7:1; Деян. 5:1), убийства, предательства.

Корыстолюбивый — негожий член дома, общества и Церкви (Притч. 15: 27, 29; 4 Цар. Гл. 5; 1 Тим. 3:3; Флп. 2: 20-21; 1 Пет. 5:2). Низшие из них обыкновенно покорны, рачи­тельны и трудятся, чтобы как-нибудь запасти копейку, но они склонны обмануть господина или начальника, как-нибудь похитить себе и скрыть концы, и сейчас же оставляют их, коль скоро те в какой-нибудь беде. Высшие или начальствующие в каком-нибудь виде — ни­чего нет хуже по небрежению и беспечности о других. Ни до кого им нет нужды — ни до правды, ни до людей. Начальника такого не любят, ибо он все как-нибудь хочет оттянуть копейку; посему ему неверны и всячески ищут обхитрить его. В доме он худо содержит всех, как и себя, оставляет без внимания детей и семейство все. Так водворяются грубость и невежество.

Гордость есть ненасытимое желание возвы­шения, или усильное искание предметов, че­рез кои бы можно было стать выше всех дру­гих. Самолюбие здесь очевиднее всего. Оно тут как бы своим лицом, ибо тут вся забота о своем я. Первое порождение гордости — внутреннейшее — есть самомнение, по коему все другие считаются ниже нас; даже те, кои вы­соко превосходят нас, в сравнении с нами не слишком важны. Проторгаясь наружу, она ищет уже и предметов возвышающих и, судя по ним, сама изменяется. Останавливаясь на предметах ничтожных, например, на силе тела, красоте, одежде, родстве и другом чем, она есть тщеславие; обращаясь к степеням чести и славы, она есть властолюбие и честолюбие; услаждаясь молвою, говором и вниманием людей, она есть славолюбие. Во всех, впрочем, этих видах, кроме, может быть, самомнения, гордость сопровождается еще своеволием, непокорливостью, самоуверенностью, самонаде­янностью, притязательностью, презрением других, неблагодарностью, завистью, гневли­востью до мести и злопамятства. Главнейши­ми, впрочем, ее отраслями можно почесть за­висть с ненавистью и гнев со злопамятством.

В Слове Божием гордые называются еще высокомудрствующими (Рим. 11:20; 12:16; 1 Тим. 6:17; Ис. 14:13), напыщенными (1 Тим. 6:4), высокосердыми (Втор. 8:14; 17:20; Иез. 28:2), презорливыми (Лк. 18: 9, 11; Гал. 5:26).

В отношении к религии, в богопознании — самый опасный человек. Он способен впасть в самую бездну нечестия. По склонности осо­биться от других он или сам изобретает, или легко принимает изобретенные мнения новые, отличающиеся некою высотою и странностью. Нередко, чтобы показать свою отличность от простого народа, он отвергает самые очевид­ные истины, каковы: бытие Бога, бессмертие души и проч. Посему справедливо таковых считают изобретателями ересей (1 Тим. 6: 4-10). Вообще, свойственные ему спорливость и упорство во мнениях принятых очень небла­гоприятны истине. В богопочтении внешнем он любит чопорность, блеск, искусственность; во внутреннем — напряженность, высоту, от­влеченность; в молитве — многоглаголивость свысока; в обнаружении благочестия — при­чудливость: все по-своему, не как другие; он может также принимать все виды богослуже­ния для славы и тщеславия и обращать их в средства к удовлетворению своего властолю­бия, как Иеровоам (3 Цар. 12: 28, 29).

Воздержность, работность, бережливость, терпеливость, постоянство дают ему вид стро­гого исполнителя обязанностей в отношении к себе, но только вид; ибо все это добродетели средственные, а не существенные, и потому их цена зависит от духа, с каким предприемлются и содержатся. Справедливо, что он заботит­ся более об образовании своей души, но для чего и в каком духе? Затем, чтобы блеснуть, или еще для того, чтобы поддержать славу науки или славу свою и своего звания и проч.; от этого занимается более тем, что славится в его время. Но он гневлив, задорен и не дает себе покоя: от сего скоро истощает силы свои и наживает болезни.

В отношении к другим он есть лицо самое несправедливое: все к себе относит, а другим ничего не приписывает; он охотник всегда повелевать и никогда повиноваться. Другие по мыслям его должны быть средствами для его целей, и действительно он так действует на них или насилием, когда уже силен, или хит­ростью, пока еще не силен. Он политикан, следовательно, препритворный; благодарнос­ти не жди от него, потому что он усвояет себе право принимать от других услуги как дань. При случае оскорбить, сделать насилие, ока­зать презрение, устрашить он не прочь. Ему желательно, чтобы его более боялись, нежели любили. Дружба у него — до соответствия сво­им целям.

В быту житейском и гражданском все не­строение от таких. Низшие с сим характером не хотят повиноваться, не терпят лежащих на них уз долга, почему всегда готовы к возмуще­ниям. Высшие самовольны, жестокосерды; немилостиво наказывают, неохотно прощают; хотят править словом и взглядом, а не убеж­дением (1 Пет. 5:3). В обращении любят зада­вать тон, но к редким уважительны, а искрен­ни — ни к кому. Посему они нетерпимы в об­ществе, ненавистны людям и Богу, Который им противится и нередко их унижает для вра­зумления (Мф. 23:12; 1 Пет. 5:5; Иак. 4:6; Иов. 9:13; 40: 6-7; Мф. 11:23). В семействе их нет мира, а брани и свары; дети грубеют; слуги своевольничают; жены то скорбят, то привы­кают к упорству.

Вот ближайшие порождения самолюбия: похоть плоти, похоть очес и гордость житейс­кая — с происходящими от них страстями. Есть, впрочем, по замечанию святых отцов, и между происходящими от них тоже начальнейшие, как бы необходимые и всегдашние их спутники. Таковыми признаются пять: гнев, блуд, печаль, леность, тщеславие. Происхож­дение их из первых очень просто. Так, сласто­любие является преимущественно в двух стра­стях, чревоугодии и блуде, и сопутствуется расслаблением и леностью; с сребролюбием всегда в связи печаль и зависть, с гордостью — гнев и тщеславие. Сии производные пять ста­вятся с первыми, по силе их многоплодности, в один разряд, так что начальнейших или не­точных считается» прямо восемь или семь, ибо иные тщеславия не отделяют от гордости. Смотри о сем Феодора Едесского — главы 10:61 (Добротолюбие, т. 3); Евагрия о различ­ных помыслах (Добротолюбие, т. 1, гл. 1:24); «Правосл. Испов.», ч. 3, вопрос 23 и далее. Смотри то же у Лествичника в главах о сих страстях. В сих статьях характеристика каж­дого порока определена с достаточной полно­тою и производные от них страсти — с доста­точной подробностью. Особенный путь к раз­витию страстей избран св. Григорием Синайс­ким (Добротолюбие, т. 5, гл. 78, 79). Он разде­ляет их на душевные и телесные; душевные — опять по трем способностям: мыслящей, вожделетельной и раздражительной. Но нетруд­но заметить, что он не отходит от общего раз­деления, а только решает вопрос: как самолю­бие трехсоставное отражается в частях суще­ства человеческого и в его способностях. От­того страсти, производимые, например, от мысленной силы, одни имеют качества гордо­сти, другие — любоимания, третьи — сласто­любия. По крайней мере, организование и раз­витие страстей этим путем возможно и может принести несомненную пользу в жизни. Тут можно видеть значение каждой страсти, а из их значения выводить наукообразно средства против них, хотя это будут те же самые, какие теперь предлагаются по опытам богомудрых отцов. Только само собою разумеется, что та­кое дело требует и близкого знакомства с писаниями святых отцов, и глубокого дознания человеческого существа. Но сим кто доволен? Петр Дамаскин (см. Славянское Добротолюбие, ч. 3), собрав из Божественных Писаний имена страстей числом 298, без всякого поряд­ка, прибавляет: вот что нашел я в Писаниях, а расположить их по чину я не мог, даже и по­куситься на то не решаюсь; ибо, по слову св. Лествичника, поищешь в злых ведения, то есть разумного их понятия и объяснения, и не обрящешь.

Что касается до сих страстей в их приложе­нии к каждому человеку, то постигнуть невоз­можно, как разнообразно и иногда уродливо их сочетание в одном лице. У всякого челове­ка, работающего греху, самость со своими тре­мя порождениями и с некоторыми из пяти страстей всегда есть, только у одного преиму­ществует одна, у другого — другая. Вместе с ними качествует в нем и целое племя страс­тей по характеру и духу своей родоначальни­цы, которая разнообразится в людях по влия­нию пола, возраста, состояния. Подробное указание возможных сочетаний было бы очень хорошим руководством к самопознанию, ибо человек должен знать и главную свою страсть, и все ее семейство в себе. В сем сочетании они иногда усиливают одна другую или одна дру­гую ограничивают, отчего имеют место мно­жество кажущихся добродетелей, которыми, обыкновенно, обольщают себя люди.
Как у него разнообразятся страсти, это все­го лучше объясняет его история. Всякий рож­дается на свет поврежденным — с самостию, или семенем всех возможных страстей. Что у одного это семя развивается преимуществен­но одной стороной, у другого — другой, это, прежде всего, зависит от темперамента, при­нимаемого от родителей, далее — от воспита­ния, больше же всего — от подражания, кото­рое питается предлежащими примерами, обы­чаями, обращением или сообществом. Как де­рево молодое, человек среди сих обстоя­тельств невольно наклоняется на одну какую-либо сторону, а потом, вступив в путь жизни и действуя в том же направлении, утвержда­ется в нем привычкою, которая становится второю, как говорят, природою. И стал, таким образом, человек окачествован овладевшею им страстью, или закален в ней, и вся его на­тура проникнута ею.

Свобода состоит в том, чтобы располагать действиями без всякого насилия и увлечения совне или изнутри, прямо от лица. Отличитель­ный ее признак — независимость и непринуж­денность. Если бы кто хотел сделать что по сво­ему усмотрению, а между тем бывает вынужда­ем делать иначе, то свобода сия, очевидно, была бы в узах. Такою она изображена апостолом Павлом в человеке-грешнике, о котором в сво­ем лице говорит он: не еже хогцу, сие творю, но еже ненавижу, то содеваю. Сии узы налагаются:

Грехом, живущим в нас: уже не аз сие тво­рю, говорит там же апостол, но живый во мне грех… Вижду бо ин закон во удех моих, проти-вовоюющ закону ума моего и пленяющ мя за­коном греховным, сущим во удех моих (Рим. 7: 14-23). Силу сего греха больше всего испыты­вает, чувствует и знает по опыту тот, кто при­шел в сознание своей господствующей страс­ти и собирается одолеть ее. Он видит, как ве­дется вслед своей похоти, влеком и прельща­ем как невольник (Иак. 1:14). Посему таковые в Слове Божием называются рабами греха (Рим. 6: 7-20), проданными под грех (Рим. 7:14); имже бо кто побежден бывает, сему и работен есть (2 Пет. .2:19).

Миром. Над человеком, не приявшим благо­датной силы, господствуют сила и власть страстных обычаев мирских и духа, действующего в мире, до того, что ему и на мысль даже не мо­жет прийти решиться на что-нибудь против­ное. «Никак нельзя: так принято». Этим выра­жается общее сознание своего рабства духу мира. Поддерживается сия власть некоторой боязнию или страхом за жизнь. Ибо иначе на­добно выйти из мира, куда же?! Посему в Сло­ве Божием они и называются порабощенными под стихиями мира (Гал. 4:3), ходящими по веку мира сего (Еф. 2:2), по преданию человеческому и по стихиям мира (Кол. 2:8).

Диаволом. Он действует через мир и грех, в нас живущий; потому большею частию сокры­ты узы его. Но если покаявшийся человек осмотрится и сообразит прежнюю свою жизнь, то найдет, что в пути его к погибели была соблю­даема самая хитрая сообразительность, не его, впрочем, и не других людей. Чья же? Очевид­но, чья — человекоубийцы искони. Следователь­но, надобно сказать, что каждый грешник, как и все грешники, суть лица, состоящие в распоря­жении злого духа, или суть рабы его. Рабство сие выражается в отвращении грешника от всего священного и в его бессилии привлечь себя к чему-либо такому. В Слове Божием грешники, чуждые Духа Христова и благодати его, прямо называются рабами диавола, содержащимися в области его (Деян. 26:18) и сетях, и суть живи уловлени от него в свою его волю (2 Тим. 2:26).

Установившийся в таком направлении си­дит, как в темнице в узах, и выпутаться отту­да уже никак не может сам собою. Страсти те, или худые настроения воли, сами из себя со­ставляют непроницаемый покров, или креп­кую ограду, не пропускающую к нему спаси­тельного света Божия. И, во-первых, на каж­дую страсть есть круг предметов, ее удовлет­воряющих, которые считает человек благом и обладание которыми поставляет последнею целью. Как с благами, он сорастворяется с ними душою своею как бы химически, и жи­вет в них; поэтому озреться на себя не может, пока не придет иное начало, не растворится с его сердцем и не отвлечет его от них. Во-вто­рых, привыкши обращаться в кругу одних предметов, человек по необходимости как бы нападает на некоторые мысли, поблажающие его страсти и сокрывающие ее от ока совести. Из таковых мыслей составляются особые гре­ховные начала, которые справедливо можно назвать предрассудками сердца или воли. Там самолюбие держит в голове человека постоян­ную мысль, что он лучше других, скрашивает свои недостатки и кажет человека себе само­му всегда хорошим. Удовольственность уверя­ет, что наслаждения так нам естественны, что без них быть нельзя; потому — что отказывать себе в них, когда сама природа расположила к ним? А рассеянность и ветреность не позволяют вникнуть и разобрать, в чем сила. У среб­ролюбия сколько прав! Нельзя прожить — береги про черный день, дом — яма и проч., а между тем забота все гонит вперед и вперед. Гордость говорит: кому ж и занять те или дру­гие должности? Если все станут отказывать­ся, тогда что? — уж поставлен на такой доро­ге, что ж сделаешь?.. А тут лезут в глаза неко­торые добрые на вид свойства, поддерживае­мые тоже страстью. В показанном сорастворении сердца с видимыми благами и в разврат­ных началах, оправдывающих страсть, хотя, видимо, они предрассудочного свойства, ле­жит самая твердая преграда к действию бла­годати на сердце грешника и обращению его. По влиянию сих причин ни один из обладаемых страстями не считает себя худым, не видит нужды в исправлении, не видит, что исправлять.

Из книги «Путь ко спасению. Краткий очерк аскетики»,
свт. Феофана Затворника

Каждый из нас от своего рождения имеет в себе ветхого человека, и ветхим человеком от своих родителей рождается. Свойства и нрав его — не что иное, как самолюбие, плотоугодие, славолюбие, сластолюбие, неправда, ложь, нечистота, немилосердие, жестокосердие, гнев, ярость, злоба, роптание, хуление и прочие гре­хи. Таковы нравы ветхого рождения и ветхого человека. Ими он утешается и услаждается. Ему свойственно любить почитание, покло­нение, похвалу, славу человеческую. Ему свой­ственно гордиться, превозноситься, надмеваться, презирать другого, роптать, гневаться, ху­лить, злобиться, мстить словом или делом, зло за зло воздавать, и тем утешаться. Ему приятно все у себя иметь, а о другом не думать; утешать­ся всем тем, что принадлежит чувствам; в том только удовольствие, утешение, услаждение полагать, что чувства утешает, услаждает и уве­селяет; от того отвращаться, что им неприят­но, хотя и душе полезно и Богу угодно. Он о том только одном заботится, помышляет, на­чинает и делает, что видит, о временном, о том, что ему богатство, славу, честь и сласть теле­сную и временную приносит. Ему неприятно все то, что его злонравие обличает, а приятно все то, что сходно растленной его воле. Отвращает­ся он от всего того, что самолюбие, славолюбие и сластолюбие пресекает. Любит все то, что его прихоти умножает. Всячески богатеть, собирать, собранным утешаться, пространно жить, роскошь умно­жать, банкеты и пиршества устраивать, насы­щаться, напиваться, веселиться, украшаться и прочие прихоти исполнять — это его дело, в этом он свое удовольствие полагает. Он любит сам одеваться, питаться, хорошо отдыхать, а о ближнем не радеет. Любит иметь всякое доволь­ствие, хотя и было бы оно получено с обидой ближнего и презрением Божественного закона и Самого Законодателя. Он от других обиды, укоризны, бесчестия, поношения, клеветы, проклятия не терпит, озлобляется за это и мстит, но сам не стыдится других обижать, насиловать, обнажать, укорять, бесчестить, осуждать, клеве­тать на них и во всякое бедствие приводить их. Ему не стыдно в себе любить, хвалить то, что в других ненавидит и хулит. В нем и то примеча­ется, что он людей учит, наставляет, просвеща­ет, а сам весь ослеплен, безумен и несмыслен. Словом, в ветхом человеке кроется всякое беззаконие, грех, слепота, бесстыдство. Он не что иное, как только злые помышления зачи­нает и рождает. Ибо «из сердца человеческого исхо­дят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство» (Мк.7:21—22). В нем видится скотский нрав, звериный и змеиный. Скотская нечистота, скотское обжорство, лю­тость, гнев, ярость и звериное лукавство. По­смотри на скотов и зверей, что они делают, и сам узнаешь и признаешь, что все, что в них видишь, видится и в невозрожденном и необновленном благодатью Божией человеке, и что в каждом звере замечаешь, то все в одном чело­веке имеется. Лукав и хитер, как лис. Ядовит, как змей. Гневлив, яростен и лют, как лев. Обжора, как пес и волк. Нечист, как свинья, и прочее. Все это и прочее злонравие кроется в ветхом чело­веке, и при случае обнаруживается. От такого ветхого человека с его злонрави­ем христианину должно отречься, да так пос­ледует Богу в преблагих нравах Его: отречься лжи, лицемерия, лукавства, неправды, нечис­тоты, сребролюбия, скупости, гнева, ярости, сладострастия и прочего злонравия, и так пос­ледовать Божией истине, правде, святости, ми­лосердию, долготерпению, кротости, благости и прочим Божественным Его свойствам. Ибо как хотящему смотреть на небо, надобно очи от зем­ли отвратить и обратить на небо, и хотящему смотреть на солнце, должно к нему обратиться, так и хотящему подражать небесному житию должно оставить земное и скотское, и хотяще­му на Бога смотреть с верою, и святым Его нра­вам следовать, должно оставлять позади свое природное злонравие. И это и значит отречься от себя, своей воли, своего злонравия, то есть не делать того, что ветхий человек, живущий в нас, хочет, но делать то, что воля Божия от нас ищет и требует, если хотим Божиим свойствам и нравам следовать. Но как должно нам отлагать ветхого человека, тлеющего в похотях, так должно нам и в нового облечься, да так последуем Богу, нашему Небесному Отцу. Поистине как ветхий человек, так и новый в Слове Божием представляется нам, да первого совлечемся, а во второго облечемся, первого образ скотский и земной с помощью и силой Святого Духа отложим, а второго образ Божий и небесный силой Того же Святого Духа воспримем; безобразия первого совлечемся, в благообразие второго облечемся, как апостол повелевает нам «отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины» (Еф.4:22— 24). Да так отлагая ветхого человека, образ которого скотский и звериный, мерзкий и гнусный, и облекаясь в нового, образ которого — Божий, небесный и святой, сделаемся благими нравами своими подобными Отцу нашему Небесному, Который нас по образу Своему и подобию создал, и тот образ, грехом растленный, во Христе обновляет силою Святого Духа. Будем милосердными, как Он Милосерд.

Из книги «Об истинном христианстве. Кн 2», свт. Тихона Задонского.